8 октября исполняется 125 лет со дня рождения Марины Ивановны Цветаевой. Человек живёт среди нас, пока о нём помнят, поэт — пока вновь и вновь открывают для себя его тексты. Настоящая подборка — поздравление и признание в любви неповторимой личности, чистому таланту, виртуозному мастеру слова и, конечно, загадочной женщине с морским именем.
Мой Пушкин. — М.: Советский писатель, 1981
[Книга в каталоге РГБМ]
«Запретный шкаф. Запретный плод. Этот плод — том, огромный сине-лиловый том с золотой надписью вкось — “Собрание сочинений А. С. Пушкина” <…> Пушкина читаю прямо в грудь и прямо в мозг <…> Пушкин меня заразил любовью. Словом — любовь».
Восприятие пушкинского наследия и самой личности великого поэта, живой диалог с ним и его героями — неотъемлемая часть мира Цветаевой. Её «Пушкиниана», воедино собранная в рекомендуемом нами издании, включает как стихотворения, так и прозаические тексты. В книге вы найдёте несколько очерков («Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачев», написанных в 1937 к столетию со смерти поэта, и более раннюю работу 1929 года «Наталья Гончарова», посвящённую художнице Наталье Сергеевне Гончаровой, внучатой племяннице Натальи Николаевны), а также ряд упоминаний об Александре Сергеевиче в статьях разных лет (например, «Пушкин и Вальсингам» из статьи «Искусство при свете совести»), заметки о нём в дневниках, письмах и черновиках.
Эти запечатлённые на бумаге размышления помогают значительно расширить понимание цветаевской вселенной. Они будут интересны самой широкой аудитории, так как представляют собой увлекательное чтение, стимулирующее желание в очередной раз взять в руки томик Пушкина и взглянуть на всё свежим взглядом. Неординарное прочтение текстов русского гения, глубоко личное отношение к ним вдохновляет и читателя на поиски «своего» Пушкина. В одном из писем Вере Николаевне Буниной Цветаева сообщала о своём намерении устроить литературный вечер, на котором должен был впервые прозвучать «Мой Пушкин», «с ударением на мой», — уточняла Марина Ивановна. И это уточнение — ключ ко всему тексту. Несколько позже Цветаева писала Вере Николаевне об уже состоявшихся чтениях: «Никто не понял, почему Мой Пушкин, все, даже самые сочувствующие, поняли как присвоение, а я хотела только: у всякого — свой, это — мой».
«Вскрыла жилы: неостановимо…» // Стихотворения и поэмы. — Л.: Советский писатель, 1990. — (Библиотека поэта. Большая серия)
[Книга в каталоге РГБМ]
6 января 1934 года Цветаева пишет это короткое стихотворение, по поводу которого заметит: «Первый стих после полугода прозы — всякой, и Б[ог] знает какой рвани (переводов)». 8 строк. 8 строк, звучащих как манифест нераздельности жизни и творчества. Манифест человека, в чьих жилах течёт не кровь, а чистая поэзия. Стихам, переполняющим автора, нужен выплеск, даже если действительность окажется «мелкой» и «плоской», вовсе неготовой их принять. Но даже в таком случае они не прольются зря, а будут питать землю.
Цветаевой удалось в натуралистичных, осязаемых образах раскрыть таинство творчества,
естественное, как само существование человека, и драматичное, ведь поэт бессилен перед живущей в нём стихией.
Попытка комнаты // Поэмы. Драматические произведения. — М.: Эллис Лак, 1994
[Книга в каталоге РГБМ]
Название поэмы — квинтэссенция всего текста. Зашкаливающая образность и небанальность сравнений (оригинальность не как самоцель, а как средство на пути к достоверной и острой передаче чувства) — вот что ждёт читателя. Конструирование времени и места встречи двух героев, разворачивающееся в мыслях и ощущениях, — и есть то действие, что пронизывает поэму и создаёт динамику.
Оттого ль, что не стало стен —
Потолок достоверно крен
Дал. Лишь звательный цвел падеж
В ртах. А пол — достоверно брешь.
Зачем стоит прочесть «Попытку комнаты»? Чтобы убедиться в смелости и самобытности поэтического языка Цветаевой, оценить её мастерство владения разными интонациями.
Та стена, из которой ты
Вырос — поторопилась с прошлым —
Между нами еще абзац
Целый.
Это сильный и яркий авангардный текст, обладающий невероятной образной плотностью, это концентрат ассоциаций лирического героя, из которых выстраивается особое пространство.
Весь поэт на одном тире
Держится…
Над ничем двух тел
Потолок достоверно пел —
Всеми ангелами.
«Попытка» датируется самим автором 6 июня 1926 года. И связана с двумя фигурами, с которыми Цветаева вступает в своеобразный диалог. Она обращается к Райнеру Мария Рильке и Борису Пастернаку, о чём позже рассказывала в письме к последнему: «Очень важная вещь, Борис, о которой давно хочу сказать. Стих о тебе и мне — начало Попытки комнаты — оказался стихом о нем и мне, каждая строка. Произошла любопытная подмена: стих писался в дни моего крайнего сосредоточения на нем, а направлен был — сознанием и волей — к тебе».
О любви // Воспоминания о современниках. Дневниковая проза. — М.: Эллис Лак, 1994
[Книга в каталоге РГБМ]
Собранные Цветаевой дневниковые записи за 1917-1919 годы под общим названием «О любви» звучат как единое произведение, выстроенное из коротких этюдов-набросков. Даже в прозе Марина Ивановна оставалась поэтом.
«В моих чувствах, как в детских, нет степеней».
Её очерки, статьи, дневники написаны лёгким, невесомым языком. Все тексты дышат музыкальностью, обладают смелым и вместе с тем ювелирным звучанием.
В них сочетаются афористичность: «Родство по крови грубо и прочно, родство по избранию — тонко. Где тонко, там и рвется», «Сколько материнских поцелуев падает на недетские головы — и сколько нематеринских — на детские», и обрывки свободно льющейся речи: «Вы не хотите, чтобы знали, что вы такого-то любите? Тогда говорите, о нем: “я его обожаю!” Впрочем, некоторые знают, что это значит».
Соседствуют изящность: «Все нерассказанное — непрерывно. Так, непокаянное убийство, например, — длится. То же о любви», и очаровательная простота выражения и юмор: «Я бы никогда не мог любить танцовщицы, мне бы всегда казалось, что у меня в руках барахтается птица»; «Песнь Песней написана в стране, где виноград — с булыжник».
«О любви» можно читать с любой строки случайно раскрытой страницы. И не исключено, что к этим запискам вам захочется вернуться вновь.
Записные книжки и дневниковая проза. Избранные тексты. — М.: Захаров, 2002
[Книга в каталоге РГБМ]
Настоящее издание включает в себя ценный корпус текстов Цветаевой, носящих мемуарный, дневниковый характер и вместе с тем являющихся настоящим искусством слова, выборкой лучших зафиксированных на бумаге мыслей и чувств, эпизодов из жизни. Часть этих записок Цветаева, будучи в эмиграции, опубликовала в виде очерков.
Часть «Записные книжки» охватывает период с 1912 по 1941 год, «Дневниковая проза» — с 1924 по 1927 год. В них можно найти не только итоги размышлений поэта на разные темы, отражение личных переживаний, фиксацию разговоров, ситуаций, происходивших у неё на глазах, но и замечания, нередко помогающие глубже понять её тексты, интерес к разным персонажам. Например, героем нескольких поэтических драм Цветаевой, «Приключения» и «Феникса», стал Джакомо Казанова. Вот что можно найти об этом герое в записной книжке автора за 1919 год — время работы над этими пьесами:
«А всё-таки, сударыни, никто из вас лучше не спал с Казановой, чем я!»; «Казанова писал свои Мемуары для того, чтобы женщины до скончания веков могли бы проводить с ним ночи»; «И вдруг — печальное подозрение: а вдруг Казанова, взойдя в мою комнату: топор, тряпки, доски — отвернулся бы от меня? Он ведь не выносил “стесненных обстоятельств”»! Сколько в этом остроумия и иронии над сегодняшним днём.
Вы найдёте здесь и писательское кредо Цветаевой: «Нужно писать только те книги, от отсутствия которых — страдаешь». Запомнятся вам и строки, близкие к моностиху: «Сумасбродство и хорошее воспитание: целоваться на Вы». Броские высказывания дочери Али: «Мама! Я не могу спать! У меня такие острые думы!».
Эта книга как ничто другое погрузит вас в мир Марины Цветаевой.
Маяковскому <Из цикла> // Долг повелевает — петь. Стихотворения и поэмы (1908 — 1941). — М.: Вагриус, 2005
[Книга в каталоге РГБМ]
Самоубийство Владимира Маяковского в 1930 году по-настоящему взволновало Цветаеву. Потрясённая его уходом из жизни, она пишет поэтический цикл-посвящение, который завершит словами:
Много храмов разрушил,
А этот — ценней всего.
Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего.
В шестом стихотворении цикла «Советским вельможей…» звучит диалог между Есениным и Маяковским, встретившимися на небесах и делящимися основными «новостями» из мира живых и мира мёртвых:
А что на Рассее —
На матушке? — То есть
Где? — В Эсэсэсере
Что нового? — Строят.
Родители — родят,
Вредители — точут,
Издатели — водят,
Писатели — строчут.
Мост новый заложен,
Да смыт половодьем.
Все то же, Сережа!
— Все то же, Володя.
В своём разговоре «Сережа» и «Володя» упоминают также Блока, Сологуба и Гумилёва — поэтов, которых к 1930 году уже не было в живых.
— А что добрый
Наш Льсан Алексаныч?
— Вон — ангелом! — Федор
Кузьмич? — На канале:
По красные щеки
Пошел. — Гумилев Николай?
— На Востоке.
(В кровавой рогоже,
На полной подводе…)
— Все то же, Сережа.
— Все то же, Володя.
Так, рефрен «— Все то же, Сережа! / — Всё тоже, Володя!» становится выражением беспросветной печали и скорби не только о судьбах России, но и о людях — друзьях и соратниках-стихотворцах, о личностях, которых сгубила советская действительность.
